Сталин и Гражданская война в Испании

Луис Родригес, 17 Июля 2016, 01:07 — REGNUM   1. Забытая генеральная стратегия Сталина Согласно одному из наиболее распространенных представлений об Испанской войне, Сталин предстает как защитник республиканской демократии, брошенной на произвол судьбы западными демократическими странами. На самом деле Сталина никогда не интересовала никакая испанская демократия, среди прочих причин потому, что ее никогда не существовало, как мы увидим в третьем параграфе. Часто забывают о том, что советское видение войны в Испании должно быть рассмотрено в рамках ленинской концепции империализма как высшей стадии капитализма и представлениях о войнах такого характера. Сталин и Ленин понимали Первую мировую войну как империалистический конфликт, чьим наиболее удачным результатом стала революция в России, продемонстрировавшая, что империализм — это загнивающий капитализм. Согласно доктрине, сама внутренняя динамика развития капитализма, усиленная существованием СССР, первого социалистического государства в истории, и мировым экономическим кризисом, начавшемся в 1929 г., в скором времени должна была привести к подобной войне. Эта генеральная концепция, догма в советской доктрине, повторялась в теоретических и агитационных трудах, достаточно известных для того, чтобы приводить здесь какие-либо из них. С. Пейн цитирует монументальный труд С. Коткина: «Уже в 1925 г. Сталин официально провозгласил доктрину «второй империалистической войны», которая со временем превратилась в советскую политическую линию. Будущий вооруженный конфликт между сильнейшими капиталистическими государствами представлялся неизбежным в силу самой природы капитализма. Целью Советского Союза было уклонение от ближайшей большой «империалистической войны» до тех пор, пока главные капиталистические страны окончательно друг друга не ослабят, и последующее решительное вступление в нее с целью обеспечить мировую победу коммунизма. Эта концепция предсказала, какой будет политика Сталина позднее, начиная с 1939 года». Не только в 1939 г. и после него, но и по крайне мере уже с 1925 г. Политика Сталина до 1933 г. в значительной степени была основана на убеждении в том, что кризис в одинаковой степени затрагивал все империалистические государства независимо от их политического режима, и что все они были в той или иной степени готовы к переходу к социализму. Поэтому Коминтерн, этот инструмент советской внешней политики, поддержал революционную «классовую борьбу» против всех буржуазных сил, не делая различий между их фашистской, авторитарной или демократической направленностью (марксизм понимал «буржуазную» демократию как обман, истинную природу которого продемонстрировал фашизм, вынужденный отказаться от лицемерного провозглашения свобод перед лицом обострившейся классовой борьбы). Стратегия должна была измениться в 1933 г., когда в Германии пришел к власти национал-социализм. Это событие представляло собой факт исключительной важности для Москвы, не только потому что был нанесен сокрушительный удар по Коммунистической партии Германии, наиболее значительной в составе Коминтерна, но и потому что программа Гитлера предусматривала уничтожение СССР. Главной причиной этого был даже не большевистский режим, а включение советской территории в зону экспансии (Lebensraum) Третьего Рейха. Поэтому Сталин в первую очередь стремился предотвратить эту агрессию и способствовать возрастанию «противоречий между империалистическими державами». Другими словами, он добивался, чтобы война, представлявшаяся неизбежной, вспыхнула на Западе, между нацистской Германией и демократиями, а не на востоке, между Гитлером и СССР. В такой системе координат уступки демократических стран Гитлеру, завершившиеся Мюнхенским соглашением 1938 г., должны были интерпретироваться как демо-империалистическая стратегия направления нацистской агрессии на восток, против СССР. В связи с этим, следующий указаниям Москвы Коминтерн с 1935 г. изменяет направление деятельности и сосредоточивается на создании народных фронтов для ведения «классовой борьбы». Фашизм был определен как наиболее агрессивная и воинственная империалистическая идеология, для противостояния которой в Европе должны объединиться все «силы мира, свободы и прогресса». Лобовая атака на буржуазный и социал-демократический секторы, ранее представлявшиеся врагами, перешла в поиск альянса с ними, и нападки на правительства демоимпериалистических стран отошли на второй план. Коммунисты собирались возглавить движение против фашизма, которое должно было завершиться переходом к социализму. В свою очередь, советская дипломатия, пытаясь не допустить участия империалистических стран в войне против СССР, предложило западным правительствам соглашение против Германии. Непростая задача, учитывая, что остальные страны боялись Сталина не меньше, а, возможно, и больше, чем Гитлера. Если бы стратегия столкновения империалистических стран демократического и фашистского лагерей имела успех, в новой европейской войне СССР оказался бы не участником, а арбитром, наблюдающим за тем, как противники истощают друг друга. Дополнительным преимуществом должны были стать нищета и разруха в воюющих государствах, которые привели бы к новым коммунистическим революциям. Западные правящие круги осознавали такую возможность развития событий и относились к ней с большим опасением. К этому нужно добавить, что политика Сталина, типично диалектическая по характеру, не исключала секретных переговоров с нацистами в качестве запасной линии, которая превратится в основную, когда в конце сентября 1938 г. будет подписан Мюнхенский договор и когда станет очевидным падение в Испании режима, поддерживаемого Сталиным. Историки часто игнорировали или уделяли недостаточно внимания этим базовым принципам советской генеральной стратегии. Официальная пропаганда о них умалчивала, но в основополагающих трудах и внутренних отчетах они были отражены. Это пренебрежение стало причиной появления неверных и плохо аргументированных интерпретаций (как те, что представлены в книгах «Spain betrayed» Рэдоша, Хэбека и Севастьянова и «Queridos camaradas» Элорца и Бицкаррондо) и бесполезных споров о том, был ли Сталин в своих призывах к сохранению мира и свободы в Испании более или менее «искренним» и «честным» (Морадьельос и др.). В этом контексте испанская война приобрела исключительную важность для Сталина. Первое время он относился к ней с опасением, поскольку она угрожала «мирному» развитию левых революционных сил в Испании. Когда же Сталин убедился в том, что борьба затягивается, стала очевидной двойная возможность: во-первых, столкнуть империалистические государства между собой там, на значительном расстоянии от собственных границ, во-вторых, установить в другой стране режим, лояльный советскому. Сталин провозгласил: «Борьба в Испании — не частное дело испанцев. Это общее дело всего передового, прогрессивного человечества». Его пропаганда представила войну как столкновение между демократией и фашизмом, в котором Англия, Франция и даже США должны оказать братскую помощь воюющим против мятежников, поддерживаемых Италией и Германией. Эта версия советской пропаганды, превратившая Сталина в апостола демократии, была воспринята и другими политическими силами и служила аргументацией для многих историков вплоть до сегодняшнего дня. Интенсивная агитация и пропаганда были главной причиной того, что в Европе и еще значительной части мира отношение к испанской войне стало столь эмоциональным. Разумеется, аргументация, применявшаяся для вовлечения Франции и Англии в войну в Испании, апеллировала исключительно к идеалистической солидарности между демократическими странами. В своем стремлении сделать Лондон одним из участников конфликта, СССР продемонстрировал живую заинтересованность в защите британских империалистических интересов. Между советским послом при Лондонском Комитете по невмешательству Майским и английским представителем лордом Плимутом состоялся выразительный диалог. После призыва к защите мира советский дипломат задействует другие рычаги: «Допустим, Франко победит и Германия станет твердой ногой в Испании. Что тогда станется с вашими, британскими, капиталовложениями в этой стране? Что станется с вашими морскими коммуникациями на востоке, над которыми повиснет Гитлер? Что станется с Францией, которой Германия будет угрожать не только с фронта, но и с тыла?.. Как вы, англичане, можете мириться с такими перспективами?». Действительно, это казалось непонятным. Но Плимут был прагматиком: «Как бы ни кончилась война, Испания выйдет из нее совершенно разоренной. Для восстановления своего хозяйства ей потребуются деньги… Откуда она их может получить? Во всяком случае, не от Германии и Италии: у них денег нет. Деньги разоренная Испания сможет получить только в Лондоне. Кто бы ни оказался после войны во главе Испании, он должен будет обратиться к нашим банкам… Вот тогда и наступит наш час… Мы сумеем договориться с этим будущим правительством Испании обо всем, что нам нужно: и о финансовых компенсациях, и о политических и военных гарантиях… Нет, наши интересы не пострадают при любом исходе войны!». Официально Советы настаивали на том, что их интервенция не преследовала политических целей, а была вызвана стремлением не допустить ослабления власти и ухудшения военной ситуации во Франции. Асанья желчно комментировал: «Курьез в том, что объявился добровольный защитник военных интересов Франции, поскольку Франция ведет себя так, будто возможное ослабление ее волнует меньше». Москва развернула широкую дипломатическую и пропагандистскую кампанию, чтобы убедить Лондон и Париж в том, что Испания продолжала оставаться демократией несмотря на очевидно анархо-социалистическую революцию. Испанские коммунисты провозгласили частичный отказ от беспорядочных революционных реформ, предлагая их отсрочить до тех пор, пока не будет выиграна война. Это позволило им усилить свои позиции, заключив союз с «мелкой буржуазией», пострадавшей от действий анархо-социалистов. Коммунисты старались сделать свое присутствие в правительстве очень скромным, возглавляли второстепенные министерства, чтобы не вызывать тревогу Лондона и Парижа, но втайне пытались занять ключевые позиции в армии и полиции, которые бы определили исход борьбы за власть в случае победы над «фашизмом». С другой стороны, благодаря переводу значительной части испанских финансовых резервов в Москву в руках Сталина оказалась судьба Народного фронта, — принципиально важный факт, который часто не учитывается в более детальных разговорах о легитимности этого перевода и об употреблении этих резервов на покупку оружия. Результатом войны, независимо от вмешательства или невмешательства Англии и Франции, должна была стать демократия «нового типа», «народная» демократия, то есть режим, родственный советскому. Знаменитые декларации таких коммунистических лидеров как Хосе Диас и Пассионария не смущают историков, упорно игнорирующих или не уделяющих им достаточного внимания. Если бы левые победили в Испании, Европа столкнулась бы с режимами советского типа на самом западе и на востоке, — ситуация, которая бы крайне усложнила и без того трудное положение на континенте. Некоторые исследователи, например, Д. Кэттелл, автор труда «Советская дипломатия и Испанская гражданская война», находили непреодолимое противоречие между этими политическими линиями, поскольку сама военная интервенция и поведение Советов уменьшали шансы Народного фронта на поддержку демократических государств. Но с советской точки зрения, речь шла о «диалектическом» противоречии. Разумеется, попытки Москвы вовлечь в конфликт западные демократии наталкивались на двойное препятствие: недоверие было вызвано как самим советским вторжением, так и кровавым революционным взрывом, который было невозможно скрыть. Это препятствие должно было быть преодолено посредством интенсивной работы дипломатии и пропаганды в сочетании с мобилизациями «народа». Но, по противоположным причинам, Лондон и Париж и, в меньшей степени, Вашингтон старались не допустить переноса войны за Пиренеи, и у них не вызывало недовольства, что воюющие в Испании были фашистами и большевиками. Как известно, не смотря на настойчивые усилия Москвы, Испания не стала искрой, зажегшей Западную Европу, однако Советы достигли своей цели в 1939 г., при заключении Пакта Молотова-Рибентропа, добившись того, что европейская война началась на западе, а не на востоке. Курс на сближение с Гитлером объясняется советской исторической традицией и пропагандой как следствие провала в Мюнхене и в Испании из-за нежелания демоимпериалистических стран защитить «демократию» в Испании и сдержать Германию. Есть, по крайней мере, две другие важные черты сталинской политики в Испании. В ноябре 1936 г., когда националисты были близки к тому чтобы взять Мадрид и в короткий срок одержать победу над своими врагами, СССР усилил материальную и организационную помощь, создав условия для окончания войны и разгрома Франко. С этой целью левые, после консультаций с Советским Союзом, попытались использовать свое материальное превосходство, чтобы остановить и уничтожить малочисленную «фашистскую» армию. Это им не удалось, равно как и перехватить инициативу, однако они смогли отстоять Мадрид и продолжить борьбу. Если бы левые тогда победили, Москве не удалось бы привлечь на свою сторону демократические государства, но она, по крайней мере, могла бы рассчитывать на обязанный ей и политически близкий режим, в котором решающую роль играла бы Коммунистическая партия Испании. Когда этот случай был упущен, Москва все еще была заинтересована в продолжении борьбы. Чем дольше она длилась, тем больше было шансов, что испанский военный очаг накалит Западную Европу. Вторая черта сталинской политики связана с отсутствием политической и военной стратегии у левых и сепаратистских партий. Война началась при значительном материальном превосходстве Народного фронта, под контролем которого находились почти все финансовые резервы, индустриальные районы, главные города и коммуникации, важнейшие сельскохозяйственные области, значительнейшая часть флота, авиация и силы безопасности (обученные лучше, чем войска из новобранцев),почти половина сухопутной армии и т.д. Это огромное преимущество заставило Прието поверить в то, что националистов ждет неминуемое поражение, как бы сильны и хорошо обучены они ни были. То, как Народный фронт потерял это превосходство, наиболее ярко демонстрирует его несостоятельность, увеличенную соперничеством и раздорами внутри партий. Исключение составляли коммунисты, руководимые непосредственно Москвой. У Коммунистической партии Испании, изначально слабой, действительно была политическая и военная стратегия и дисциплина, которые в скором времени позволили ей занять лидирующее положение в Народном фронте, хотя это и не было абсолютным лидерством. Так, коммунисты были очень близки от того, чтобы подчинить себе армию (базовый пункт их стратегии),но полный контроль не был установлен. Как следствие, гражданская война завершилась «минивойной» между левыми в марте 1939 г., когда надежды на победу уже не оставалось. Подводя итог, можно сказать, что Сталин не защищал в Испании демократию, в которую никогда не верил и для которой был противником не менее ярым, чем Гитлер. Он действовал согласно стратегии, базовыми пунктами которой были удаление ожидавшейся мировой войны от собственных границ и создание в Испании дружественного и зависимого режима. 2. Сравнимо ли вмешательство Сталина с вмешательствами Гитлера и Муссолини? Советское вмешательство и вмешательство фашистских государств порой ставят в один ряд или разделяют в зависимости от масштабов поставок оружия (Дж. Хаусон и другие) или концентрируют внимание на том, как долго они длились, либо на других второстепенных факторах. Но суть вопроса состоит в их политическом значении. Ниже я кратко изложу доводы, достаточные, на мой взгляд, чтобы обозначить различия между ними. а) Цели Гитлера и Муссолини очень сильно отличались от целей Сталина. Они стремились иметь дружественное государство в тылу левой на тот момент Франции и избежать установления крайне левого режима в Испании. В последнем были тайно заинтересованы Париж и особенно Лондон или их влиятельные круги. Опасность того, что война перерастет в крупное столкновение, была невысока. b) С морально-политической точки зрения, фашизм Муссолини не отличался большой кровожадностью, а политика Гитлера еще не превратилась в геноцид. Напротив, жертвами политики Сталина уже стали сотни тысяч или даже миллионы человек. Часто не делают различия между Гитлером того времени и Гитлером периода Второй мировой войны — недопустимая хронологическая ошибка для состоятельной исторической концепции. с) Сталин не ограничился оказанием помощи лево-сепаратистскому лагерю, он практически подчинил его себе с помощью трех инструментов: контроль над финансовыми резервами, влиятельные военные советники и, главное, Коммунистическая партия Испании, которая являлась прямым агентом Москвы (предмет особой гордости для КПИ). Гитлер и Муссолини никогда бы не добились подобного влияния в Испании. Франко всегда оставался независимым, вплоть до провозглашения, под предлогом мюнхенского кризиса, своего решения о нейтралитете в случае начала европейской войны. Это решение было воспринято Гитлером и Муссолини как демонстративная неблагодарность. Немцы и итальянцы едва ли оказывали влияние на ход военных действий, и, разумеется, они, в отличие от их противников, не располагали такой дееспособной партией, как КПИ. d) Что касается второстепенных аспектов, таких как масштабы помощи (самолеты, танки, артиллерия и т.д.),то советские поставки были решающими во время битвы за Мадрид в ноябре 1936 г. В дальнейшем их было достаточно для продолжения борьбы вплоть до апреля 1939 г. В целом, исследования братьев Рамона и Хесуса Салас Ларрасабаль демонстрируют, что воюющие стороны получали примерно одинаковый объем помощи, так что он не мог быть решающим, за исключением упомянутой битвы за Мадрид. Тем не менее, расходы Народного фронта были гораздо более значительными, чем у его противников, возможно, из-за широко распространенной коррупции. Итальянская помощь, наиболее значительная, будет оплачена Франко годы спустя по цене сальдо сильно девальвированной лирой. е) Также часто настаивают на решающей роли воздушного моста (по-видимому, первого в истории),который транспортировал из Марокко маленькую, но очень боеспособную армию Франко. Выполнение операции приписывается немецкой авиации. Она имела огромную важность в начале войны, поскольку позволила стабилизировать ситуацию в занятой мятежниками области на западе Андалусии и объединить ее с северной областью, где Моле едва хватало боеприпасов. Но две эти задачи были выполнены в решающие первые десять дней войны с помощью испанских самолетов и рискованной морской транспортировки. В целом, помощь Советов и фашистских государств сопоставима по масштабам военных поставок, но не в моральном и политическом аспектах, которые являются наиболее важными. 3. Ни демократы, ни республиканцы Огромное количество авторов (А. Виньяс и многие другие) отстаивали и продолжают отстаивать мнение, что испанский режим, поддерживаемый и в значительной степени руководимый Сталиным, был демократией, и что западные демократические государства совершили большой грех, бросив его на произвол судьбы. Эта версия представляет собой настоящий гротеск. Французское и, в особенности, английское правительства прекрасно осознавали: то, что совершили противники Франко, было очевидной и жестокой революцией, ничего общего не имевшей ни с какой буржуазной демократией. И они боялись, что она распространиться на Европу и повергнет ее в кризис. Вряд ли они хотели закрывать глаза на очевидное: им было достаточно лишь поверхностного взгляда на партии, которые составляли Народный фронт, чтобы избежать какой-либо ошибки. Следует, таким образом, более детально рассмотреть эти политические силы. Наиболее значительными группами были социалисты (Испанская социалистическая рабочая партия — ИСРП) и анархисты (Национальная конфедерация труда — НКТ) и, вскоре, коммунисты (КПИ). Считать анархистов и сталинистов демократами было бы просто смешно, и это не требует дальнейших разъяснений. Что касается ИСРП, плохо информированный наблюдатель мог бы отнести ее к остальным партиям II Интернационала, которые принимали демократию. Но в своей книге «Истоки Гражданской войны» я доказываю, ссылаясь на документы, что речь шла о классической марксисткой партии революционного толка, стремящейся на первом этапе использовать «буржуазную» республику для собственного усиления, а затем свергнуть ее. Благодаря своему предыдущему сотрудничеству с диктатурой Примо де Ривера (часто тайному) ИСРП к моменту установления республики оказалась наиболее многочисленной и организованной партией, опиравшейся на многочисленную профсоюзную организацию (Всеобщий союз трудящихся — ВСТ). В первые два года республики (1931−1933) ИСРП была представлена в правительстве левыми республиканцами, которые должны были подготовить почву для перехода к высшей стадии социализма или «диктатуре пролетариата». Когда после двух лет совершенно провального правления левые проиграли выборы 1933 г., ИСРП решила, что пришло время установить свою диктатуру, режим советского типа, с помощью вооруженного восстания, задуманного как гражданская война. Глава социалистов Ларго Кабальеро был известен как «испанский Ленин» — прозвище, говорящее само за себя. В октябре 1934 г. восстание потерпело поражение, оставив после себя 1300 убитых и бесчисленные разрушения. С этого момента часть социалистов снова стала искать альянса с левыми республиканцами. Их тактика сочетала партийную пропаганду с планом активной подрывной деятельности. Это спровоцировало внутрипартийный кризис. Отсюда и появился Народный фронт. Другой сектор Народного фронта состоял из левых республиканцев или, как их еще называли, левой буржуазии, среди которых центральной фигурой был Мануэль Асанья. Этой буржуазии революционное трио социалистов, анархистов и сталинистов отводило скорее декоративную роль, используя их для того, чтобы внешне это было похоже на демократию. Асанья в своих дневниках постоянно сетует на эту роль, которую ему волей-неволей приходилось играть, пока он не воспользовался поражением левых в Каталонии, чтобы уйти в отставку. Кроме того, ни один демократ никогда бы не назвал «своим» кого-либо из левых республиканцев. Асанья возглавлял правительство между 1931 и 1933 гг. в коалиции с ИСРП. Двухлетие было отмечено восстаниями анархистов, сразу провалившейся попыткой переворота правых, непрерывным насилием и почти постоянной цензурой прессы. Дневники Асаньи полны горечи и содержат многочисленные инвективы против его министров и остальных республиканцев («некомпетентная политика завсегдатаев таверн, кумовство, алчность и нажива без какой-либо высокой идеи»). Результатом стало то, что правые победили с большим отрывом на выборах в ноябре 1933 г. Уже упоминалось, что решение избирателей было воспринято социалистами как подходящий случай для восстания против республики, но нечто подобное сделали левые республиканцы, насколько позволяли их малые силы: под давлением Асаньи и других выборы аннулировали и провели другие, фальсифицированные результаты которых обеспечили победу левых. Это была попытка настоящего государственного переворота. Когда она провалилась, Асанья с баскскими и каталонскими сепаратистами старался дестабилизировать ситуацию и летом 1934 г. вместе с последними подготовил второй переворот. Он также не удался, поскольку ИСРП, занимавшаяся организацией пролетарского восстания и не желавшая подчиняться планам буржуазии, отказалась в нем участвовать. Когда в октябре 1934 г. ИСРП и каталонские сепаратисты пытались свергнуть Республику, буржуазные левые их поддержали в своих публичных заявлениях. После того как правительство правых подавило восстание, Асанья снова создал электоральную коалицию с ИСРП, несмотря на имеющийся опыт. В коалицию вошли также коммунисты. Таким образом, она состояла из «безупречных демократов». Эта коалиция позднее будет окрещена, как уже было упомянуто, в терминах коммунистической идеологии — «Народный фронт». Оставляя в стороне более мелкие группы, такие как коммунистическая ПОУМ (Рабочая партия марксистского объединения),задушенная доминирующим сектором сталинистов, назовем других членов партии, противостоящей Франко. Это каталонские и баскские сепаратисты (Республиканские левые Каталонии и Баскская националистическая партия). Идеологическая база этих сепаратистских движений, используемая и сегодня, включала представление о басках и каталонцах как «расах», отличающихся от остальных испанцев и, разумеется, превосходящих их. Сама идея смехотворна (испанская генетическая карта свидетельствует об очень незначительной разнице между регионами, она более гомогенна, чем у большинства других европейских стран),но ее распространение баскскими националистами имело самые вредные последствия. Сабино Арана, основатель Баскской националистической партии, обычно описывал остальных испанцев как «неотесанный, жестокий и женоподобный народ», «немногим лучше, чем гориллы» и т.д. В 1934 г. Республиканские левые Каталонии одобряли планы ограждения каталонской «расы» от губительных контактов с испанцами из других регионов. Разумеется, после поражения националистов такие причудливые идеи не декларируются открыто, но, частично завуалированные, они продолжают оставаться фундаментом этих сепаратистских движений — факт, признаваемый немногими. Республика предложила Республиканским левым Каталонии автономию, надеясь таким образом решить проблему, но сепаратисты поняли это как шаг на пути к полному отделению. Они провозгласили готовность к войне, когда правые выиграли выборы 1933 г., и начали вести подрывную деятельность, кульминацией которой стало восстание против легитимности республики в октябре 1934 г. (одновременно с ним произошло восстание ИСРП). Баскская националистическая партия принимала участие в подрывной деятельности, но не в восстании, и затем во время Гражданской войны примкнула к левым в обмен на обещание автономии — удивительный случай, поскольку, в отличие от Республиканских левых Каталонии, речь шла о католической партии правого толка. Причину следует искать в том, что она сочетала крайний расизм с надеждой использовать войну для установления независимости. Во время войны и Республиканские левые Каталонии, и Баскская националистическая партия игнорировали договоры об автономии, создавая тем самым страшный беспорядок для своих союзников-левых. Таким образом, они оказали невольную, но значительную услугу войскам Франко. Дневники Асаньи содержат крайне выразительные жалобы на Республиканских левых Каталонии и их руководителя Компаниса, а также на маневры Баскской националистической партии. Таким образов, достаточно беглого взгляда на партии Народного фронта, чтобы полностью отказать им в претензиях на демократичность. Разумеется, если мы не будем придавать слову «демократия» настолько растяжимого и неопределенного значения, чтобы определить им любой режим. За исключением Баскской националистической партии, речь шла о левых тоталитарного или путчистского толка, и этот очевидный факт делает роль Сталина в их защите и руководстве еще более понятной. В исторических исследованиях чаще всего, практически всегда, лево-сепаратистский лагерь определяют термином «республиканский». Предполагая, что он наследовал Второй Республике, провозглашенной в 1931 г., против которой позднее восстанут правые. Но частота использования наименования не гарантирует его правильности, как нас в том убеждает история. Республика приняла Конституцию левой и антикатолической направленности, демократическую лишь отчасти, одобренную только Кортесами, но не народным референдумом. Большинство правых приняло ее с недовольством. Избирательный закон копировал закон Муссолини для того, чтобы обеспечить огромное парламентское большинство тем, кто выигрывает выборы, даже если победа была достигнута с минимальным перевесом. Такая система была призвана обезопасить правительство левых, но, после двухлетнего опыта их пребывания у власти, избиратели проголосовали за правых. Поэтому, как указано выше, левые в полном составе совместно с каталонскими сепаратистами подняли восстание. Неожиданно правые, в том числе Франко, защитили и поддержали республиканское законодательство, сторонниками которого они не являлись, вместо того чтобы ответить «фашистским» переворотом с применением силы. Так что, проиграв выборы, эти «республиканцы» пошли против республиканских законов, которые они сами и создали. Аргумент, очень часто используемый в защиту демократичности Народного фронта, — его победа на выборах в феврале 1936 г. Однако его программа (и это признавал Асанья) старалась навсегда исключить возможность правого правительства. А ни один состоятельный историк не назовет такой процесс демократическим. В ходе избирательной кампании крайне часто применялись угрозы и насилие; подсчет голосов производился под давлением и с многочисленными нарушениями. Якобы нейтральное центристское правительство в панике подало в отставку, и второй тур выборов прошел под непосредственным контролем левых. Результаты голосование не были опубликованы. Неудовлетворенные полученным таким образом большинством в Кортесах, левые перешли к незаконному «пересмотру протокола», чтобы лишить правых десятков мест, и вскоре также незаконно отстранили президента республики Алькала Самору. Это были месяцы поджогов (в особенности, церквей, включая значительные исторические памятники),захвата земельных участков, ужасных забастовок, экономического краха и насильственных смертей (около 300 за 5 месяцев),кульминацией которых стала смерть лидера оппозиции Кальво Сотело. Его похитителями и убийцами были правительственные полицейские и боевики-социалисты — доказательство трагического краха законности. После знакомства с фактами остается очень мало сомнений в том, кто уничтожил республиканскую законность, то есть саму республику. Это были сами республиканцы и сепаратисты, которые навязали эту законодательную систему без согласия народа и всенародного референдума. И сделали они это, потому что их наиболее сильные партии стремились к революции советского типа, а остальные действовали в союзе с ними и не были готовы отказаться от своей доли власти, какими бы ни были результаты голосования. Определять этот лагерь как республиканский было бы сарказмом и новой демонстрацией того, до какой степени значительная часть историографии искажается под воздействием пропаганды. Терминологическое уточнение: ни каталонские и баскские сепаратисты, ни НКТ официально не вошли в Народный фронт, но я предпочитаю определять все эти партии как относящиеся к Народному фронту, поскольку их наиболее значительные силы действительно к нему относились, а остальные вращались вокруг них. Также можно было бы назвать их «красным лагерем» — так называли себя многие из них. Как угодно, только не демократическими. 4. Что было поставлено на карту в гражданской войне? Если демократичность Народного фронта — пропагандистская конструкция, не имеющая под собой никакого основания, то правые не претендовали на звание демократов, тем более — либеральных. Их идею выразил лозунг «За Бога и за Испанию», то есть за преемственность христианской культуры и за национальное единство. Так что, вопрос демократии не играл никакой роли в войне, за исключением пропагандистской уловки левых. Победители называли себя не националистами, как часто о них пишут в различных книгах, а «национально ориентированными», поскольку они считали национализм обожествлением нации и государства, то есть идеей, противоречащей христианской доктрине. Итак, что же было поставлено на карту в этом конфликте? Достаточно спросить себя, был ли лозунг «национально ориентированных» столь же лживым, как защита демократии, провозглашенная красным лагерем и Сталиным. Так говорили множество раз, утверждая, что «национально ориентированные» стремились лишь защитить привилегии некоторых отсталых классов, угнетающих остальные. Дж. Оруэлл прекрасно выразил это, когда заверял, что, если бы победили левые, установилась бы диктатура, но, во всяком случае, «послевоенное правительство было бы, по меньшей мере, антиклерикальным и антифеодальным. Оно модернизировало бы страну, например, строило бы дороги, занималось бы вопросами просвещения и здравоохранения». Франкистский режим тоже стал бы диктатурой, только гораздо худшей: «Он не только являлся марионеткой Италии или Германии, но был бы связан по рукам и ногам волей крупных землевладельцев-феодалов и представлял бы собой замшелую клерикально-милитаристскую реакцию». Может быть Народный фронт — это обман, но Франко — анахронизм». Ошибка Оруэлла не могла бы быть более показательной: Франко не был марионеткой Германии или Италии, и его режим выполнил в удивительно короткие сроки задачу модернизации, которую английский интеллектуал возлагал на левых. Впрочем, этот вопрос выходит за рамки темы настоящей статьи. С другой стороны, лозунг «За Бога и Испанию!» был хотя бы отчасти правдивым, и чтобы понять это, достаточно вспомнить, что Народный фронт был альянсом сепаратистов, революционных и буржуазных левых. Первые старались раздробить Испанию на маленькие государства (разумеется, враждебные друг другу, и представляющие легкую добычу для интересов могущественных держав) и для достижения этой цели маневрировали (безуспешно) между Римом, Берлином, Лондоном и Парижем. Революционные и буржуазные левые, дошедшие до взаимных преследований и убийств, были согласны в одном: необходимость уничтожения католицизма, наиболее глубокого культурного основания в истории Испании. На практике республика отпраздновала свою инаугурацию поджогом более сотни католических церквей, библиотек, произведений искусства и центров образования, и во время войны нападения и убийства переросли в кампанию по истреблению, практически геноцид. Очевидно, Испания и ее католические истоки предшествуют во времени и превосходят по значению демократию. Этот тип режима появился в Европе совсем недавно, пережил кризис после Первой мировой войны, настолько серьезный, что был спасен (в Европе) лишь благодаря военной интервенции США во время Второй мировой войны. В Испании республика провозгласила себя демократической и была таковой, хотя и со значительными отклонениями в форме и содержании. Левые понимали республику как свою личную собственность, отводя правым роль оправдательной массовки. Большинство правых (СЭДА) приняло новый режим без энтузиазма, надеясь выиграть с помощью голосования и легальным образом реформировать Конституцию. Они получили такую возможность после выборов 1933 г., но оказались затравлены, как уже было указано, дестабилизирующими махинациями и попытками переворотов, завершившимися восстанием 1934 г. Стоит повторить, что в той ситуации правые, находящиеся у власти, защищали республиканскую Конституцию и законность. Мы уже упоминали, как в дальнейшем Народный фронт изменил курс. Таким образом, демократия была сильнейшим образом дискредитирована, поскольку она ассоциировалась с беспокойными годами насилия, произвола и попыток переворота. И эта потеря авторитета, вкупе с европейским кризисом, который ознаменовался расцветом фашистских и коммунистического режимов, побудила франкистов искать другие решения. Обычно их квалифицируют как «фашизм», но термин неадекватен. Франкизм был авторитарным, но не тоталитарным режимом, и внутри него соперничали четыре основных тенденции, которые называют «политическими семьями» («familias políticas»): фалангисты, карлисты, монархисты и католические политики. Эти «семьи» плохо уживались друг с другом, и в каждой из них существовал сектор, враждебный Франко. Фаланга была наиболее близкой к фашизму партией, и зачастую между ней и франкизм